История любви легендарной русской балерины Анны Павловой ничуть не менее увлекательна, чем история покорения ею балетного олимпа. Ах, какие страсти таились за чуть высокомерным и хладнокровным: «Я — монахиня искусства. Моя личная жизнь — это театр, театр». Она хотела остаться в глазах публики свободной и… одинокой. И, надо признать, у неё это получилось. Лишь после её смерти мир узнал о тайне, которую Анна Павлова хранила в своём сердце долгие тридцать лет.

Мариинский императорский театр гу­дел, как растревоженный улей. Ещё бы -такая новость. Барон Дандре, потомок французских аристократов, известный петербургский повеса, щеголь, красавец и страстный балетоман, на содержании которого сама Павлова, угодил за решётку. Растратил кучу казённых денег! «Балетные» тут же раскололись на группки. Одни осуждали: «Аннет ободрала бедолагу как липку. Как только деньги закон­чились — любовь прошла. Между прочим это он на неё так потратился. Дягилев предложил выступить нашей приме в «Сезонах» — вот Дандре и не поскупился на дорогие сценические туалеты и драгоценности для своей любовницы. Теперь щедрый поклонник в тюрьме, а Павлова, знай себе, в Париже танцует. Могла бы и приехать. Говорят, её показания на процессе могли бы помочь несчастному. У этой женщины камень вместо сердца». Другие возражали: «Разве она ему жена? С какой стати ей бросать Париж, где публика на руках носит, и мчаться сюда? ‘ Слёзы «страдальцу» утирать? Дура будет, коли приедет». Третьи верили: «Аннушка своего Дандре любит. Вот увидите — не бросит, приедет всенепременно».

Тем временем «Русские сезоны» в Париже имели оглушительный успех. Французы нарекли Павлову божествен­ной, несколько скульпторов с мировым именем выстроились в очередь, чтобы иметь счастье ваять с натуры её прелестную ножку, сам же Дягилев готовил «бомбу» — балет «Жизель», где главные гартии танцуют Нижинский и Павлова. ZB3 гения танца вместе взорвут не толь-со парижскую, но и мировую сцену.

Но в один прекрасный день Анна огорошила Дягилева известием: репетиции «Жизели» она прекращает, з жает. Впрочем, чего-то подобного Сергей Павлович ожидал — вести об аресте по вителя Павловой дошли и до него.

«Несомненно, для моей постановки это? серьёзный удар, но я могу вас понять Анна, — сказал Дягилев. — Когда любимый человек в беде… Поезжайте в Петербург и передайте мой поклон мсье Дандре». — «С чего вы взяли, что я еду в Петербург? -пожала точёными плечами Павлова. — Просто я подписала другой контракт».

Узнав, где собирается танцевать при­ма-балерина, Дягилев пришёл в ярость: «Боже, выступать чуть ли не в кафе-шантанах, втаптывать высокое искусство в грязь». — «За такие деньги можно и втоптать», — с вызовом ответила Анна. — «Я бы понял вас, если бы вы пожертвовали нашим контрактом ради любви, — с горечью произнёс Дягилев. — Но ради денег… Это пошло, гадко и унизительно».

«Что ты знаешь о жертвах и унижени­ях», -злилась Анна, пакуя чемоданы. Вот её унижали всю жизнь. Взять хотя бы того же Дандре, «благодаря» которому в глазах общества она числится в «незаконных жёнах». Куда уж «малютке из балета» до «принца голубых кровей». А ведь это так же горько, как знать, что ты «незаконная дочь».

Морозным январским утром 1881 года в семье бедной швеи и отставного солдата Матвея Павловича Павлова родилась девочка. Малютка появилась на свет раньше срока чуть ли не на два месяца и была столь слаба, что ни роженица, ни сердобольные соседки, суетившиеся вокруг постели, не чаяли, что выкарабкается. Но мрачные прогнозы не сбылись, девочка выжила. Отца своего Аннушка не помнила. Тот умер, едва ей исполнилось два года. Жили они с матушкой бедно, но в любви и согласии. Любовь Фёдоровна подрабатывала стиркой и на жалкие гроши старалась баловать свою Нюру. На Пасху шоколадное яйцо подарит, на Рождество ёлочку с золочёными орехами. А однажды сделала девочке поистине царский подарок — повела в Мариинку на балет. С тех пор Аннушка танцем заболела. Чудный мир ошеломил, покорил навсегда. После слёз и уговоров Любовь Фёдоровна отвела дочку в балетную школу. В тот год её не приняли, но на следующий заветная мечта сбылась, и она стала ученицей императорского театрального училища, где её талант разглядел сам «бог танца» Мариус Петипа.

Эту биографию Анна придумала ещё в ранней юности и много лет подряд рассказывала её слово в слово, почти не сбиваясь (разве что иногда выходила путаница с отчествами — то Матвеевна, то Павловна). Ну не рассказывать же ей о том, какой гадкой она себе самой казалась под мрачным неприязненным взглядом Матвея Павловича (кстати, дотянувшего до глубокой старости, он едва не пережил «дочь»). Или о том, как, узнав, что её настоящий отец -банкир Лазарь Поляков (мать служила когда-то у него в горничных), бегала к «отчему» дому и заглядывала в окна?

Любовь Фёдоровна получила от банкиpa приличные отступные, достаточно взглянуть на их домик в два этажа в Липово и вспомнить, сколько могла стоить учёба в императорском балетном училище. Но в остальном — всё правда. И талант, и каторжный труд у станка, и слава, и успех.

Меньше всего на свете Анна хотела быть содержанкой. Ещё в детстве досыта хлебнула ощущения позорной двусмысленности своего положения. Уж она-то отдаст своё сердце только тому, с кем пойдёт под венец.

Вот тут-то в её жизни и появился Виктор Эмильевич Дандре. Изысканные манеры, огненные очи и щегольски подкрученные усики покорили юную, гениально одарённую балерину раз и навсегда. Анна влюбилась так же просто и естественно, как жила и танцевала. Без оглядки. Да и Виктор увлёкся не на шутку. Ему нравилось в ней всё: её нежность, покладистость, по-детски сбивчивая речь. Он подарил ей ог­ромную квартиру с прекрасным репетиционным залом.

Неслыханная роскошь для молодой танцовщицы. Анна ждала предложения, ведь она любима и любит. Но женитьба на незаконнорожденной дочери прачки, пусть и бесконечно талантливой, в планы барона Дандре не входила. «Да что такое артистка? Содержанка? Крепостная? Неудачница? Авантюристка? Я не понимаю, — сокрушалась Павлова. — Я поначалу боролась. Начала с горя просто кутить, желая что-то доказать». А ничего доказать было нельзя! В 1909 году Дандре познакомил Анну со своим прияте­лем Дягилевым, тот пригласил Павлову порабо­тать с ним в Париже. Она, ни минуты не раздумывая, согласилась. Ушла с головой в работу, танцевала по восемь часов и старалась о Викторе не вспоминать.

Тем эффектней оказалась развязка любовной истории.
Спустя несколько месяцев Дягилев узнал, что его горячо любимая солистка разорвала контракт с ним и заключила поистине кабальный договор с другим агентством (танцевать дважды в день в трёх странах -Англии, Шотландии и Ирландии), чтобы все полученные деньги, а это 18 тысяч долларов, сумма по тем временам внушительная, переправить в Россию и внести залог за Виктора. Если бы не она, сидеть Дандре в тюрьме до конца дней своих.

«В Париже я решила, что без Дандре жить не могу, — вспоминала Павлова. — Я сразу же вызвала его к себе. Мы венчались в церкви под секретом. Он ведь мой и только мой, и я его обожаю». Тем не менее Павлова заявила новоиспечённому супругу: «Если ты когда-нибудь осмелишься сказать, что мы повенчаны — между нами всё конче­но. Я под поезд брошусь. Понимаешь, я теперь Павлова, а не какая-то там мадам’ Дандре. Пусть все думают, что ты при мне».

Виктор сдержал обещание, данное Анне в день свадьбы. Он поклялся молчать об их союзе. «Теперь ты должен делать для меня всё на свете». Может, кого-то другого эти слова и уязвили бы, но не Дандре. Сидя в Петербурге в дол­говой яме, перебирая в уме всех тех, кто мог бы ему помочь, Виктор с ужасом понял, что остался один. И только «крошка Аннет» его не предала. Сердце у дочери прачки и танцовщицы оказалось намного больше, чем у светских «львов» и «львиц» со знатной родословной.

И тогда он полюбил по-настоя­щему, и чув­ству этому не суждено было угас­нуть никог­да. Бог су­дья всем тем, кто утверждал, что «высоко­родный ари-стократ» принял по­мощь «ма­лютки из ба­лета» лишь от безысходности. Всей своей жизнью Дандре доказал любовь к этой женщине. Он стал её импрессарио, нянькой, домоправителем, другом, советчиком. Он терпел все её капризы, зачастую невыносимые. Она могла вести себя, как неуправляемый ребё­нок- истерипа, изводила придирками, плакала, била посуду, а потом валялась у двери запертого кабинета и молила впустить её. Добившись прощения, начинала новую сцену. Друзья, бывшие свидетелями их ссор, ча­сто спрашивали, почему Дандре терпит и не уходит от Анны. Тот упорно молчал, потому что боготворил её и не хотел впускать кого бы то ни было в их отношения.

Всегда столь скупая на слова Павлова раскрывалась в танце. Гениальный «Лебедь» на музыку Сен-Санса потому и гениален, что станцевать его без любви невозможно. Особенно если это история твоей собственной любви. Мир узнал другую Павлову — страстную, мятущуюся, жертвенную.

В одиноком луче света спиной к зрителям появлялась хрупкая тоненькая фигурка на пуантах, одетая в лебяжий пух. Птица плыла по сцене, плавно и грациозно, руки-крылья то бессильно падали, то взмывали вверх в божественном полёте. «Умира­ющим» лебедь стал чуть позже, когда на его груди вспыхнула кроваво-красная брошь и танец Павловой превратился в рассказ о последних минутах умирающей красоты. Говорят, сам Сен-Санс, увидев «Лебедя», был по­трясён и, склонив голову, сказал: «Мадам, благодаря вам я понял, что написал прекрасную музыку».

Как все ранимые тонкие натуры, Анна была суеверна. Она истово боялась грозы, чёрных кошек, встреч со священником, пустых вёдер. То, что другим казалось пустяком, ничего не значащей мелочью, для неё обретало тайный смысл. Однажды, пересаживая розовый куст, она укололась о шипы. «Теперь я умру, — обречённо произнесла она. — И розы умрут вместе со мной. Я точно знаю». По мистическому совпадению, эти слова оказались пророческими.

Павлову ждали гастроли в Гааге. Где-то в дороге она подхватила лёгкий насморк и перенесла простуду «на ногах». Насморк перешёл в плеврит, а затем в воспаление лёгких. Странно, но когда она заболела, розы на том кусте сморщились